— Я думал, записи Ришелье были завещаны университету Сорбонны!

— Это то, что знаешь ты. — Вольтер глумливо рассмеялся. — Священник никогда не станет хранить личные дневники, написанные секретным кодом, если ему нечего скрывать. Я хорошо знаю, какого сорта вещами занимались святоши во времена Ришелье: думать они могли только о мастурбации, а делать — только то, на что толкала их похоть. Я влез в эти дневники, как лошадь в кормушку, но вопреки моим ожиданиям в записях не оказалось совсем никаких скабрезных признаний. Я обнаружил научные изыскания. Большей чепухи я никогда не видел.

Вольтер начал хрипеть и кашлять. Я даже испугался, что придется позвать обратно священника, поскольку сам еще не был уполномочен проводить святое причастие. После ужасных звуков, напоминающих смертельный хрип, Вольтер сделал мне знак, чтобы я подал ему головные платки. Зарывшись в них, он повязал одним голову, совсем как старая баба, и сел на постели, поеживаясь.

— Что же вы обнаружили в этих дневниках и где они теперь? — заторопился я.

— Они до сих пор у меня. Пока я сидел за решеткой, мои патрон умер, не оставив наследников. Он мог бы получить хорошие деньги, поскольку дневники представляют историческую ценность. В них было много суеверной чепухи, если тебя это интересует. Колдовство и чародейство.

— Мне показалось, вы сказали, они были научными?

— Да, в той мере, в которой священники могут быть объективными. Видишь ли, кардинал Ришелье, когда не возглавлял армии в войнах против всех стран в Европе, занимался изучением власти. А предметом его секретных изысканий были… Возможно, ты слышал о шахматах Монглана?

— О шахматах Карла Великого? — спросил я, стараясь сохранять спокойствие, хотя сердце бешено забилось в груди.

Склонившись над постелью Вольтера и ловя каждое его слово, я со всем возможным почтением просил его продолжать. Единственное, что я слышал о шахматах Монглана, — это что они затерялись в веках. Также я знал, что ценность их трудно представить.

— Я думал, это просто легенда, — сказал я.

— А Ришелье так не считал, — ответил старый философ. — Его дневники содержат тысячу двести страниц с исследованиями происхождения и значения этих шахмат. Кардинал ездил в Ахен, навещал даже аббатство Монглан, то место, где, как он считал, были спрятаны шахматы. Но все тщетно. Видишь ли, наш кардинал думал, что в них заключен ключ к тайне более древней, чем сами шахматные фигуры, возможно такой же древней, как наша цивилизация. Ключ к тайне взлетов и падений цивилизаций.

— Что это может быть за тайна? — спросил я, стараясь скрыть возбуждение.

— Я расскажу тебе о предположениях Ришелье, — сказал Вольтер, — хотя он и умер до того, как разгадал эту загадку. Депай с этим, что хочешь, но больше не беспокой меня. Кардинал Ришелье верил, что шахматы Монглана содержат формулу, она спрятана в фигурах. В этой формуле заключен секрет абсолютной власти.

Талейран замолчал и пристально посмотрел на девушек в тусклом свете свечи. Валентина и Мирен, похоже, спали, зарывшись в одеяла и держась за руки. Прекрасные сияющие волосы веером рассыпались по подушкам, длинные шелковистые пряди — рыжие и белокурые — переплелись. Морис встал, подошел к постели и поправил одеяло, ласково погладив чудесные локоны.

— Дядя Морис…— сказала вдруг Мирей, открыв глаза. — Вы не закончили свою историю. Что за формулу кардинал Ришелье искал всю жизнь? Что, по его мнению, было спрятано в этих шахматных фигурах?

— Это то, что мы с вами должны разыскать вместе, мои дорогие.

Талеиран улыбнулся, заметив, что глаза Валентины тоже открыты, а обеих девушек под теплыми покрывалами бьет дрожь.

— Понимаете, я никогда не видел эту рукопись Ришелье. Вольтер в скором времени умер. Его личная библиотека была приобретена человеком, который хорошо представлял себе ценность дневников кардинала, который понимал, что такое абсолютная власть, и вожделел ее. Этот человек пытался подкупить Мирабо и меня, отстаивавших Декрет о конфискации. Он хотел узнать у нас, не могли ли шахматы Монглана быть конфискованы одной из маленьких партий, члены коей занимали высокие политические посты и имели низкие этические нормы.

— Но вы отказались от взятки, дядя Морис? —спросила Валентина, садясь на постели.

— Моя цена оказалась слишком высокой для покупателя вернее, покупательницы, — рассмеялся Талейран. — Я хотел служить лишь самому себе. И делаю это до сих пор.

Глядя на Валентину в тусклом свете канделябров, он медленно улыбнулся.

— Ваша аббатиса совершила большую ошибку, — сказал он девушкам. — Я, видите ли, примерно представляю, что она сделала. Она вывезла шахматы из аббатства. О, не надо так смотреть на меня, мои дорогие. И разве это не странное совпадение, что ваша аббатиса, как сказал мне ваш дядя, отправилась через весь континент именно в Россию? Видите ли, персона, которая приобрела библиотеку Вольтера, пыталась подкупить Мирабо и меня, персона, которая последние сорок лет мечтает наложить руку на шахматы Монглана, это не кто иная, как Екатерина Великая, императрица всея Руси.

Шахматная партия

Нью-Йорк, март 1973 года

Раздался стук в дверь. Я стояла, уперев руку в бок, посреди своей квартиры. С празднования Нового года прошло уже три месяца. Я почти позабыла ту ночь с предсказательницей и странные события, которые ее сопровождали.

Стук стал более настойчивым. Я нанесла на большое полотно, стоящее передо мной, еще один мазок берлинской лазури и бросила кисть в банку с льняным маслом. Рамы были открыты нараспашку, чтобы комната проветрилась, но мои клиенты из «Кон Эдисон», похоже, жгли мусор прямо под окнами. Подоконники почернели от копоти.

У меня не было настроения принимать гостей. Интересно, думала я, пересекая большую прихожую, почему не сработал домофон? Последняя неделя выдалась довольно трудная. Я пыталась завершить работу с «Кон Эдисон» и проводила долгие часы в баталиях с менеджерами своего дома и компаниями, занимающимися хранением имущества. Подготовка к надвигающемуся путешествию в Алжир шла полным ходом.

Мне только что пришла виза. Я уже обзвонила друзей — ведь у меня теперь больше года не будет возможности с ними увидеться. В частности, мне хотелось встретиться перед отъездом с одним приятелем, хотя он был таинственным и недоступным, словно Сфинкс. Я и не предполагала, как отчаянно буду нуждаться в его помощи после событий, которые в скором времени должны были произойти.

Проходя по коридору, я взглянула на свое отражение в одном из зеркал, висевших на стене. Копна растрепанных волос

была в красную полоску из-за киновари, на носу виднелись, брызги малиновой краски. Я вытерла нос тыльной стороной ладони, а руки протерла о свой наряд — полотняные штаны и мягкую рабочую рубаху. Затем открыла дверь.

За ней оказался наш швейцар Босуэлл в униформе цвета морской волны с нелепыми эполетами, фасон которой, несомненно, выбирал он сам. Кулак швейцара повис в воздухе. Босуэлл опустил руку и уставился на меня поверх своего длинного носа.

— Простите, мадам, — прошамкал он, — но некий бледно-голубой «роллс-ройс» снова заблокировал въезд. Как вы знаете, мы просим гостей оставлять подъезд свободным, чтобы не мешать машинам доставки.

— Почему вы не позвонили по домофону? — сердито прервала его я.

Проклятье! Мне было отлично известно, о чьей машине идет речь,

— Домофон не работает уже неделю, мадам.

— Так почему бы вам, Босуэлл, не починить его?

— Я швейцар, мадам. Швейцары не занимаются починкой. Это работа администратора. Швейцар отмечает гостей и следит, чтобы подъезд к дому оставался свободным,

— Хорошо-хорошо. Скажите моей гостье, чтоб поднималась.